Вот так фанатик и умер. Медленно прополз по полу последние несколько шагов, доставшиеся ему в уже минувшей жизни, корчась и дергаясь, и рухнул наконец на пол. Широкие неровные черные полосы протянулись следом за ним по полу, и блестящая зараженная кровь медленно и безмятежно растекалась по камню.
Уже который раз за день, между прочим. Это начинает становиться традицией.
Фейлин поморщился едва уловимо, запихнув с досадой обратно в ножны гладиус. Поморщился еще заметнее, услышав реплику инфантильного здоровяка, и сцепил руки на груди, греясь и одновременно не особо стараясь скрыть неодобрение. Помеха, улика и пустышка, все в одно и то же время. Бессмысленный труп, бессмысленная задержка и лишний повод для врага взять след. Допросили бы хоть или обыскали. Босмер покосился на командира блестящим глазом, показавшимся вдруг крайне нечеловеческим, отвернулся снова и уставился назад, ничего особого не видя, но хотя бы чувствуя себя при деле. Луксор всегда питал глубочайшее, почти невольное и временами почти благоговейное уважение к людям, сохранившим понятия о морали и неукоснительно их придерживающихся. Но иногда, своеобразным откатом, они вызывали вдруг в нем помимо обычного почтения дикое раздражение, и, пусть позднее он мог испытывать стыд и горькую вину, противиться этому ощущению не мог. Один из малочисленных недостатков, которые даже Фасций не истребил - а, значит, действительно глубоко ушедший корнями в самую душу. Именно такому раздражению наступило сейчас время. В конце концов, сейчас он охотнее согласился бы с бретоном, которому не доверял ни на грош, а это что-то и значит.
Раккан равнодушно хмыкнул и проводил взглядом уползшую из-под трупа в темноту широкую сверкающую ленту. Разумеется, нелепо было бы ждать, что они поддержат предложение вампира или посмеют вякнуть что-то вопреки вожаку; впрочем, стервятник вякать не стремился и сам, что сводило справедливое презрение до уровня обычного отвращения. Пока у них серебро, колдовство и численное превосходство - дохлый номер. По крайней мере, эти чокнутые, в отличие от чокнутых за стеной, не собираются рвать нас на части прямо сейчас.
Хотя продлится такое примечательное равновесие, скорее всего, недолго. И, если зверя внутри долгожданная кончина больного врага успокоила, то человеком овладела мрачная холодная злость, почти мирная и спокойная в своей вынужденной замкнутости, уставшая зря беситься и биться о непроницаемые стены. Безмолвно ждущая одного только шанса. Одного-единственного шанса.
... свернуть голову недомерку. Размазать по стене чокнутую полукровку. Выпотрошить стражу на входе. Вогнать им в глотку их серебро, их магию, их фанатизм, так, чтобы мучительно и страшно, до вопля, до крика они их прочувствовали вплоть до самой своей смерти, каждую секунду своего умирания...
Он понял вдруг, что даже к дагоновым ублюдкам и их предводителю питает куда меньшую ненависть и страх, чем к этим двоим рядом и храмовникам наверху, и эта мысль почти рассмешила.
- Второй раз...
Замолчал, не стал договаривать, да оно и правильно. Излагать очевидные вещи - дело неблагодарное.
- Идти...
Да. Вперед, старым путем, к старым знакомым и полюбившимся местам.
- ... но убивать нехорошо, мне папа так говорил...
Забавный папа. Хотя вообще, конечно, не папа, а сам факт. Интересно, что пытался сделать второй полукровка своим заклинанием? Если бы не оно, переросток бы вовсе закричал на весь туннель?
Впрочем, неважно. Наконец-то бы уже двинулись, даже пусть и вперед, это точно надежнее, чем стоять тут еще дольше.
... и двинулись.
Путь назад изведанным маршрутом был скучен, мрачен, тороплив и овеян свежайшими, отчего едва ли бы более приятными, воспоминаниями. Хотя и тут, конечно, кому как... развилка. Дорога. Стоянка, еще можно уловить запах растворившегося в воздухе дыма, осевший на камни, подобно пыли. Труп даэдрота, потускневший и окостеневший еще больше. Еще не прошло и нескольких часов, а он уже напоминает почти готовую мумию. Сырость, холод, резкие блеклые отзвуки эха, темнота.
А еще путь назад оборотню показался гораздо быстрее. Пролетел мгновенно эдаким бодрым броском стройной колонной на плаху. Или решительным последним маршем батальона, от которого скоро останется один перемешанный с железом фарш, кому как больше нравится. Самому Раккану не нравился в равной степени ни тот, ни другой вариант, даром что пришли они в голову почти одновременно. Но поделать он не мог ничего, разве что перестроиться чуть назад, что все не решило бы ничего, и надеяться - уже даже не на собственные дипломатические способности, а попросту на чудо, с каждым шагом все лучше и яснее чувствуя, что не докажет ничего.
Но чудо свершилось, заставив даже на миг пораженно замереть с искренним, безграничным, почти трогательным изумлением в глазах.
Впереди из черноты выступала все та же пещера, приветливо расступаясь и открывая все новые и новые свои грани и углы перед приближающимся отрядом. Но по центру ее не валялся ни обглоданный бережно труп, ни внимательно обысканный второй и нетронутые останки третьего. По центру, а кое-где и по стенам, размазало, разбросало и растащило лохматые клочья и тряпки, в которых ткань с трудом можно было отличить от плоти.
И по тесно переплетавшемуся с тяжелым металлическо-мясным ароматом запаху, который особо ярко узнать должен был Ссза'Зи; по следам нечеловеческих клыков и уж тем более нечеловеческих когтей; и по тому, что лишь одна дорога вела отсюда к недавней стоянке, и лишь по ней одной мог прийти даэдрот, безошибочно было понятно, чьих челюстей и лап это дело.
Раккан давно уже принял вновь настороженно-холодное застывшее выражение лица, смешанное с требуемым ситуацией отвращением. Только пьяный, и хорошо пьяный, умудрился бы разглядеть в нем хотя бы долю радости и ликования. Только в приступе невыразимой, ни к кому конкретно не обращенной благодарности и счастья вдруг даже поверилось, что когда-нибудь они действительно могут выбраться обратно наверх.
Выбраться и вернуться.
А только ведь они все, наверное, считают, что я уже более суток, как труп.
И что они скажут, если?..
