Творчество > Творчество по Elder Scrolls
Выписки из Древних Свитков.
ruby the undead:
Разродился претенциозным названием, призванным завлекать людей, падких на яркие (или забавно-глупые) обертки.
Для чего тема? За прошедший год я-таки поднакопил текстов, и - вот неожиданность - часть из них по ТЕС. Пока что соберу здесь конкурсные работы, плюс кое-какие из рабочей папки, а там... ну, пальцы для работы с клавиатурой у меня есть. И немного мозгов.
По мере выкладывания буду делать предисловия, ибо, ну, люблю предисловия.
В теме разделом выше буду выкладывать (по мере желания/возможности) работы вне любимого сеттинга. Так что и ее - злобный смешок - не забуду.
Начнем с конкурсного "Спасения" несколькомесячной давности. В основном для галочки, но если вам этот рассказ не попадался, читайте! И, надеюсь, вам понравится.
Предисловие короткое. Мое отношение к написанному, пожалуй, можно проиллюстрировать фразой из скайрима:
"Solitude... Lonely Cicero could tell you a thing or two about... solitude".
И на этом все. Пусть эта полубредовая исповедь говорит сама за себя.
Спасение.
Пелагиусу из Солитьюда.
[hide] Каждый взмах, каждый хлопок воздуха под крыльями – чудо.
Вы когда-нибудь любили?
Я – да. Хватило вспышки; отблеска чешуи в облачном небе над Солитьюдом. Взмаха рваных крыльев.
И я уже не мог спать как раньше. Дух трепетал, рвался в небо и звал, одинокий, но не сломленный. Призывал свою судьбу, надеялся услышать крик в ночи, голос, рев! Дни стали пустыми. Среди всех людей: бесконечно мелких, плосколицых, ящероподобных – только подобных! – я уже не мог найти величия, присвоенного нашим родом. Украденного. Величие там – в небе. Там – бесконечная свобода; там – страсть, развернутая от крыла до крыла; там – вся красота бренной плоти, обреченной – как и все – на смерть.
О, бренность!
Так трудно поверить, будто и дракона можно умертвить, но верить, знать, приходилось.
Подобно червям, слухи и сплетни расползались по грязной скайримской земле, рвались в воздух, к ушам людским, подобно жабам. Скоро все уже говорили о смерти чудовищ, хвастались за кружкой пива, взмыленные хмелем. Строили солдат, давали наставления. Недолго унывали: неделю, две, три: когда черви окончательно зарылись в местную почву, каждый мещанин ходил бодрый.
Только я – синий, дрожащий, с мерзким вкусом во рту.
Ха! Все вокруг браважничали, напускали воинственность, а я – выбирался на крышу по ночам и беззвучно молился. Крыша была неудобной, вогнутой и слишком покатой: приходилось держаться за шпиль и следить, чтобы черепица не выскользнула из-под стопы.
Но так – невидимый никому (только Ему) в ночи, я чувствовал себя выше других.
Плосколицые надеялись на скорую победу.
Надеялись! Ха! Слишком тяжелые, слишком ленивые, грязные, - никчемные! Их разум был заперт среди костей их же черепов. Несчастные! Неспособные понять и принять жизнь в горах, под небом, свободную от мерзких запахов и грязных, узких улиц. Свободную от низменных пороков, от политики и денег, от вечного одиночества, запертого в комнатушке в городе, полном беспросветных невежд.
Возможно, моя любовь подарок предков. Их кровь греет мое тело, их кровь служила драконам когда-то: я наткнулся на этот факт в городских архивах, когда пытался отвлечь себя хоть чем-то. Возможно, моя воля – предмет договора, заключенного в глубокой древности и я больше не хозяин своему сну и мыслям.
И что же? Так тому и быть: я не имел выбора. Каждый из своих тридцати лет я прожил ради этого чувства. Каждый пустой год в тот день – в день, когда блеснуло небо – наполнился смыслом. Я не познал сиюминутного счастья, даже наоборот. Окрепло страдание, и, однако, я понял, что сделает меня счастливым.
Вожделенный крик разорвал тишину среди бела дня. Ту' ум – так все вокруг это называют – смял рыночные палатки. Воцарилась паника. Плосколицые, пепельнокожие, ящероподобные – все бросились бежать. Как стадо, послушные, в одну сторону, под крыши, к иллюзорному спасению.
Где же их бравада? Растоптали, вместе с овощами, звонким золотом, тряпками и соскользнувшей обувью. Забыли, как и все, что не имело значения перед лицом смерти.
Неосторожным взмахом крыла дракон сбивал куски черепицы на их головы. Он кричал – звал, звал меня, должно быть – на своем неведомом языке, он изрыгал пламя.
Я ликовал. Пробирался навстречу толпе, по краю, почти прижатый к стенам. Нет, не сегодня: никому сегодня не сбить меня с ног! Я двигался медленно, неосторожно, завороженный кружащимся вокруг моей любви ветром, завороженный блеском серой – серебристой – чешуи. Я пропускал толчки и тычки и отчаянные крики на ухо, иногда чудом не падал. Кто-то, может быть, я не помню точно, схватил меня за руку и тянул за собой, пугая видениями смерти в когтях и пасти, жара тысячи атронахов… Но я вырвался.
Пускай меня сцапают, схватят, разорвут, проглотят сердце, и спалят – случайно или намеренно – в слепящем огне.
Это ли не высшая радость?
РАЗВЕ ЭТО НЕ РАДОСТЬ?
Несогласные просто не знали истинной любви. В тот день, в тот короткий миг, я жил этим чувством.
Дома я оказался через час, но дракон все еще кружил. Все еще кричал, взывая ко мне; иногда садился на крыши, пробивая черепицу, сдавливая когтями деревянные остовы крыш. Ослепленные его блеском, несобранные, слабые юнцы промахивались по нему, и лишь некоторые стрелы, неуверенные, пущенные трусом, отскакивали от серебристой чешуи.
Мой шпиль был целехонек. Черепицу никто не сбрасывал вниз. Оранжевая, как мед, она была едва нагрета – солнцем.
Перехватывая руками свою опору, я – впервые – выпрямился в рост. Впервые мои волосы взлохматило – порывом; впервые задрожали колени. Ветер мигом высушил остатки пота: усталости и страха.
Я закричал.
Не зная прекрасного, драконьего, я кричал на родном языке. Кричал: "я здесь", показывая лицо плывущему в небе существу.
Безрезультатно.
На минуту, в каком-то десятке домов от моей крыши, дракон сел, изверг пламя и, не заметив меня, взмахнул – о, какой это звук! – гигантскими крыльями, и направился к городским воротам. По пути выделывал замысловатые полукруги.
Беспамятный, одурманенный видом и воздухом, я отпустил шпиль. Ноги пустились вниз, набирая скорость по хрупкой черепице. Покатая горка, словно в детстве: шаг, два, толчок: с огромным усилием забираюсь на соседнюю крышу. Перевожу дыхание, разгоняюсь под хруст черепицы.
Высота не страшна: либо меня пожрет пламя, либо вообще ничего. Я не умру, оступившись.
Еще одна крыша, плоская; еще одна.
Вдали, у городских врат, крик, словно драконий, но нет: моя любовь говорит по-другому. Говорит свободно, вольно, с гораздо большей высоты. Откликаясь на зов, моя любовь поворачивает. Спускается ниже. К воротам, за них, к земле, не заставленной бездушным камнем, к земле, способной уместить гиганта.
Я прибываю слишком поздно. Окруженный крысами с их жалкими игрушечными топорами, дракон бьет раз за разом, хватает кого-то, взмывает к небу, делает второй заход. Его хвост над моей крышей, - так близко: протянуть руку.
Очарованный, не решаюсь, упускаю момент.
Гигант кричит, вдалбливая слова в землю, в противников, но – ответом другой, более человечный крик. Неведомые могучие слова.
Моя любовь, мой Бог, разбивая толпу на две части, падает, и оставляет за собой борозду.
Грязь от нее на мне, на щеках, на моем сердце.
Крысы окружают исполина, впиваясь топорами-когтями. Но поздно: дракона уже нет: он исчезает, растворяется во вспышке света. Остаются пепел, кости, и засохшие, отпавшие куски чешуи.
Но все равно: чешуя блестит серебром на зеленой траве. Блестит как когда-то, в далекий и одинокий вечер, в небе. За какой-то миг это немногое растаскивают варвары, и не остается уже ничего. Только я, пустой, заляпанный грязью.
И я снова пропускаю дни, полные бессмысленных действий, полные ненавистных мне существ. Тоска заполняет меня, выступает на глазах; даже от самого крепкого сна не дождаться покоя.
Остается одно.
Я забираюсь, уже на городскую стену. Смотрю в небо. Позади роскошный Мрачный замок: его окна пусты, и никто не шумит в комнатах, все спят. Рассвет только подкрадывается, а людям, гордым собой и спокойным, совесть позволяет спать дольше. Впереди, вниз – поросшие зеленым скалы. Зеленый – почти серый, и с ним, пенистое, серо-синее море.
Всего один шаг.
Один.
Солнечный свет пробивает облака, лижет гребешки волн. Какой-то миг: одна из них вспыхивает серебром – вдали, - и чешуйчатый хвост, мелькнув, исчезает в пучине. А потом все море превращается в огромную, чешуйчатую кожу. Серебристо-синюю.
Когда моряки напиваются и добреют, они частенько спрашивают: "для чего ты плаваешь?".
Я отвечаю честно.
"Ищу дракона", - говорю я. Они прыскают и громко смеются. Капли рома иногда попадают на мое лицо.
"Вот умора! Их же полно на суше!", - говорят они.
Тогда я улыбаюсь и качаю головой.
Да, на суше их полно, сотни.
Выбирай нужного.
Только в том и дело, что мне нужен лишь один.
Тот, что в море.
Тот, что – где-то глубоко – во мне. [/hide]
Horinf:
Будет чем завтра заняться днем.
ruby the undead:
И... время разбрасывать буквы камни.
Продолжим наше сомнительное предприятие рассказом "Плоды трудов моих", написанным так же несколько месяцев назад на конкурс... рассказов по скриншотам.
После полубредового "Спасения" захотелось чего-нибудь более приземленного, прагматичного, эдак на грани цинизма, да еще и про бандитов. А раз на скриншоте такие были - то почему нет?! Вышло, по-моему, неплохо, пусть и с огрехами, и скомканно (из-за ограничений по объему), но, все-таки с ясной идеей и неплохой "начинкой".
PS. Убрал последнюю сцену: из эстетических соображений.
Плоды трудов моих
[hide] Как дань уважения, Йенми запихивают в каверну первым.
Руки связаны, лицо разбито. Некогда гроза белого берега, за два дня пути разбойник растерял свою… грозность.
Как же больно падать с самой вершины. Вершины славы, разумеется: на Высокий Хротгар, на любой пик, надо еще забраться, а излюбленные предательства и показные порки, даже убийства, тут не помогают.
Но к Дагону сожаления, Йенми всем доволен. К тому же, вот и первые встречающие. Разбойник широко улыбается, отчего кровавые, ссохшиеся полоски губ трескаются, оживают: новые капли зреют и тянутся уползти к грязной бороде.
Женщина-бретон отвлекается на секунду от ковки, бросает мимолетный взгляд на пленника. Усмехается. Бьет с размаху по заготовке, заставляя кучки маленьких искр рассыпаться вправо и влево.
Лили. Хороший пример обиженной женщины. "Красотка. Но локти ее…", Йенми до сих пор вспоминает эти ее локти, острые, как бычьи рога. Доставалось по ночам, когда она, спящая, вертелась. И ведь не хотела спать раздельно! Что-то там про "только мой" и "пусть другие знают". Бабский треп. Йенми даже обрадовался, когда она ушла.
"Если обижаешься на "мне с тобой надоело", так это у тебя в голове проблемы, а не у меня".
В своих суждениях Йенми был молниеносен – и предельно краток.
Когда следом за девкой и этим, как его, то ли Гарольдом, то ли Хевором, началось повальное бегство из его стана, даже когда за полгода смылось больше половины банды – разбойник не волновался и не обращал на это внимание оставшихся. К чему? Им же добычи больше оставалось.
Редкой, обедневшей и почти бесполезной добычи, истощенной войной, драконами и всякими другими бедствиями. Обычно бандит рубил жертв до того, как те начинали ныть.
Лили бьет заготовку еще раз, Йенми толкают в спину.
"Живее!"
Перед очередным тоннелем бандит успевает заметить еще одну девицу: та уселась на уступе и наблюдает за работой в кузнице. Хельга. Должно быть, мечтательно упирает щеку в плечо лука. После первого раза Йенми честно ей признался, что та не в его вкусе. Ответ Хельги слышала вся банда. Следом за ней ушел и Толлер. И вот это уже стало проблемой. Полгода спустя Йенми остался в окружении самых преданных, сильных – и отнюдь не самых умных людей.
Упокой Аркей их души.
В следующей каверне – о забвение, как им не страшно с такими подпорками? – сидят, играя в кости, трое. Йенми узнает лишь Гарольда-Хевора. Самый первый "переселенец", ушел из-за отобранного меча, трофея. Боссу давно хотелось такой. Иногда просто бешеным становишься в погоне за желаемым.
Но бандит не жалеет. Гарольд – или Хевор – усмехается, как и красотка Лили. Все эти знакомые лица явственно предупреждают о том, какой прием уготован бывшему главарю шайки. Ох, и воздастся тебе за грехи твои, Йенми!
Но ведь он же не обижал их. Почти. Так, дружеские насмешки, обычные, житейские дела – в больших городах такое повсюду! Ну, да, этот случай с нордом на Г или Х. Плюс те, кто никогда и не "дружил" с ним. Но в сильной банде такие чистки – необходимое зло. Только так и держатся у власти.
В любом случае, настоящие обиды вспоминать уже некому. А эти?
Йенми, в конце концов, считай, подарил им новый дом. И лучшие условия труда.
Разве остальное важно?
Обиды обидами, да как только разбойник выдаст свой тайник с золотом, Сйоринг тут же снесет ему башню.
Сйоринг – местный воротила. Сильный и страшный, как сам Йенми, только с гораздо, гораздо худшим чувством юмора. Кулаки, да записи в черную книжицу – это ни разу не смешно. Хотя, полгода назад Йенми позволял себе усмехнуться в адрес этой книжицы, если кто-то вообще вспоминал о банде-конкуренте из владения Вайтран.
Впрочем, почему бы не посмеяться и сейчас?!
- Эй, Сйоринг! А ты запишешь в дневник, в какой угол закатилась моя голова и кого стошнило?
Ответом: толчок и подсечка. Процессия уже в следующем отделе "убежища". Бедный Толлер, отвлекшись от варки, тянется на помощь, а потом вспоминает, кто перед ним.
Йенми, на чьих зубах скрипит невкусная грязь, поднимается сам. Усмехается. Недобрым взглядом смотрит в глаза бывшего повара.
Славный малый. И умный, и готовил вкусно, и делил на всех поровну, только эта его… романтика. Девки всегда им вертели. Ну, вот и довертели.
Готовь теперь своему Сйорингу.
Кушайте не обляпайтесь.
Йенми улыбается еще шире: в глазах Толлера – стыд. Первый бандит, опустивший взгляд при виде бывшего заправилы.
Да, с поваром Йенми не ссорился. Может история с Хельгой действительно оказалась неприятной и болезненной для Толлера, но ведь ни один, ни другой разбойники тут ни при чем. Жизнь, можно сказать, учит обоих не отказываться от халявы.
Йенми и не отказывался.
Стыд! Вина! Ха! Бедный Толлер – очевидно, Хельга подговорила его рассказать о кладе босса. Толлер стукач! А ведь был самый честный и "свой" в банде. Ничего, видно, еще не так его покрутят.
Едва помощник успел раскалить кусок стали, Йенми вовсю заорал, что сдается. Щеку ему все-таки прижгли. Когда смог заговорить, выдал местоположение клада.
Сйоринг тут же отправил двоих самых надежных, из тех, что не смоются, соблазнившись золотом. Два дня туда, два дня обратно. То, что надо.
- Ты же не знаешь, вдруг я соврал, - сказал Йенми, когда его заперли в пустой собачьей клетке. - Четыре дня, и сможешь со спокойной совестью меня зарубить. Если, все-таки, клад найдут.
Сйоринг рассмеялся.
- Ты подлый бандит, Йенми Драконий Зад. Только в этот раз место сходится с тем, что мне… нашептали, - Сйоринг усмехнулся. – Плохо иметь конкурентов! Да и меч уже наточили. Лили, она, знаешь, милая…
- Плохое у тебя чувство юмора, Сйоринг.
- Ага. Знаешь, пожалуй, дождусь рассвета, соберу всю твою бывшую банду, подберу пенек получше. Послать к тебе кого-нибудь, на задушевный разговор? Э, нет. Посиди, помолись богам, если ты вообще в них веришь.
Проснулся он, окутанный мраком. Дышать стало тяжело, веревка теснее прижала мешковину к шее.
- Не рыпайся, - проговорил кто-то. – Или потеряешь сознание.
Потом, ему, ослабшему, связали руки. Несли, не очень долго, несколько раз потерли спиной о своды, и, наконец, бросили на землю. Земля была горячей.
От света, когда содрали мешок, Йенми чуть не ослеп. В двух шагах горел огонь и палил, обжигал лицо и раны.
"Только бы не бороду. Ей итак досталось".
- Что за…
- Молчать! – приказал Гарольд-Хевор. И тут, осмотревшись, бандит увидел Сйоринга. Его лицо мелькало позади языков пламени. Понурый, воротила так же стоял на коленях со связанными позади руками.
- Мы собрались здесь для суда. Волей банды, слитой из двух, голосом каждого, мы сейчас выберем себе одного вождя. Или приговорим обоих к смерти.
Йенми расхохотался. Сйоринг заговорил гадости, приказывал отпустить или он, его люди, всех перебьют.
- Недовольные, - заметил Г-Х, - мертвы. Спасибо Толлеру. Те же, кто настроен менее серьезно. Подозрительные, но важные, - Гарольд-Хевор оглядел толпу разбойников, собравшихся вокруг костра, - получат противоядие, когда проголосуют.
Сйоринг попробовал встать, едва не упал в костер, и снова стал плевать ядом в заговорщиков.
Грязные предатели.
Хельга стукнула его плечом лука, чем и заткнула, дав дорогу оратору.
- Итак, - сказал Г-Х. – Здесь у нас Йенми, бывший вожак одной из сторон. Шутник, каких мало, - съязвил судья. – На его совести многочисленные оскорбления, порки, убийства соратников по оружию. Особая вина его перед Толлером.
Все посмотрели на упомянутого, тот – на Хельгу. Хельга молчала.
- Напротив него – глупый тиран, одержимый жаждой золота, жестокий человек. Но: по крайней мере, если он кого-то уважал, то не пытался как-то их унизить.
- Упокой Аркей души этих несчастных.
- Ваши голоса, братья по оружию: этот, Сйоринг: жить ему или умереть? А этот, Йенми?
Повисло молчание. Голосовали, указывая вверх или вниз большим пальцем.
Подсчитав голоса, Хевор – или Гарольд – снова заговорил.
- Кто-нибудь хочет занять место вождя?
Лили снова толкала его в бок. Утром будут синяки. Но чем-то это, пожалуй, даже приятно.
- …И ты не должен ни на ком срываться. Мы долго пытались вызвать у них симпатию россказнями о тебе. "Вот, он славный, только вот эта выходка…". Будешь буянить – мигом урезонят.
Ох, бабы.
- Если бы не ваш дурацкий маскарад, этого бы не было! Надо было действовать по плану!
- Нет, всех травить незачем, они… полезны. Да и к тому же – так лучше, для тебя же самого. Слишком вольный. Эта сучка Хельга – у вас действительно что-то было?
- Что? Вранье это все, для нее это просто самый убедительный предлог.
- …Я же только твой и все такое.
- И, как хочешь, но этого Гарольда или Хевора, или как его там? Уж его-то я за представление…
- Йенми. Его зовут Йенми. И это не его идея.
- Что?! А, кажется, понял. Ух… бестия.
Когда Лили уснула, старый новый босс мысленно поздравил себя с переездом. В Скайриме, может, и война, и пресловутые драконы, - да хоть вампиры с оборотнями! Жить здесь хорошо.
…Если ты недалеко от торгового пути, твое убежище надежно скрыто от стражи, и окружают тебя верные спутники.
Ну и люди. Жертвы. Жертвы нравились ему больше всего. Готовые на все, лишь бы сохранить последний кусок хлеба, или же другой тип, наиболее выгодный. Это люди, согласные отдать последнюю рубаху ради самого ценного. Ради собственной жизни.
[/hide]
Скриб:
Если эстетические соображения настолько нетерпимы к отрывку из произведения, что заставляют его вырезать - зачем этот отрывок вообще писать? х) или, раз уж хочется что-то оформить словами сугубо для себя - зачем публиковать?
ruby the undead:
Не понял первый вопрос, если честно. Вернее, понял, но как, по-вашему, еще можно понять, что отрывок не вписывается в эстетические соображения?
А второй вопрос - про мой постскриптум? Я подумал, что неплохо предупредить людей, уже знакомых с рассказом, о внесенных изменениях. Не самая лучшая идея, но что сделаешь?!
А если про рассказы, так они не сугубо для себя. Иначе и не публиковал бы, очевидно.
Навигация
Перейти к полной версии