Заявка №2.Черепаха
Где-то там, далеко-далеко внизу, на многие мили под тем, что люди и прочие называют землей, сидит большая черепаха. Глаза ее полуслепы.
Впрочем, так было не всегда. Когда-то эти привыкшие к бесконечному мраку щели, в глубине которых — бездна, видели так много, как не видел ни один из ныне живущих.
Это совсем не похоже на... Не похоже ни на что. Возможно, потому, что то, что происходит вокруг, не с чем сравнивать. В прямом смысле: существуют только то ли раскаленные добела, то ли черные от невероятного, абсолютного холода, пустыни Ничего... и Взрыв.
Взрыв происходит очень быстро. Или длится целую вечность — зависит, разумеется, от точки отсчета и мироощущения зрителя. Или даже не зависит. Или зависит, но относительно. Или вообще все относительно. Вероятно, последнее.
Вот только Взрыву, собственно, все равно, кто и что о нем думает. Хотя Взрыву не может быть все равно, ибо у него нет чувств и собственной личности. Поэтому все, что он делает — расширяется, растет со скоростью, которую через миллионы лет и триллионы жизней назовут световой... или даже сверхсветовой.
Взрыв ослепляет черепаху, и следом за ним все горит, плавится, потом остывает, сталкивается и раскалывается...
Но черепаха уже не смотрит. Она вообще предпочитает не держать глаза открытыми слишком долго, потому что бесконечные яркие вспышки быстро начинают действовать на нервы. Она лениво смыкает сморщенные веки, похожие чем-то на смятые пергаменты, и легонько шевелит лапами.
Они, эти лапы, короткие, но надежные. Земля под ними жесткая — стоять на ней иногда бывает неприятно. Даже, пожалуй, больно. Впрочем, черепаха чувствует дискомфорт не так часто, как...
Боги пируют, неистовствуют и кричат — а вокруг них льется кровь. Нет, не просто вокруг — кровь застывает на их оскалившихся рожах, украшает причудливыми узорами тела, которые еще не придумали смертных, которые бы, в свою очередь, придумали для них одеяния. Нет, постойте: узоры на богах появляются не сами собой. Боги касаются друг друга с вожделением и ненавистью, размазывают кровь слишком сильными движениями клешней, щупалец и ладоней. Для тех, кто будет поклоняться подобному сброду, рисунки этой первой из кровавых оргий обязательно что-то расскажут.
Посреди этой фантасмагории — растерзанное тело. Вероятно, бога-предателя. Мир не знает его предательства; впрочем, легенды о нем возникнут сами, как это часто бывает.
И точно так же из его тела создадут сушу — или светила, может быть — а из крови — реки...
Черепахе хочется есть. Это случается с ней очень нечасто; в Небытии, в котором она находится, понятие пищи отсутствует как класс. Нет космического мусора, жуков размером с планеты, слив размером со звезды. Это не так уж плохо. Хотя бы потому, что черепахе не нужна пища, а беспорядочно кружащие вокруг объекты могут так же бессистемно врезаться в черепаху и причинять ей... ну, скажем боль. Или, скорее ее аналог.
Однако предположение, что черепаха не хочет есть, совершенно не следует из того, что черепахе не хочется чувствовать вкуса. Напротив, подобное заключение нередко оказывается ложным. Как, например, в тот раз, когда...
Здесь пахнет древесной корой. Этот запах совсем не необычен для мест, на которые она иногда обращает свое внимание. Однако, не сейчас, в начале начал. Начала начал обычно исходят из плоти и крови бездомных и разрушения неразрушимого; кому-то это может показаться скучным — но так уж вышло, что все вокруг стремится к простоте, а самое простое — это самое банальное.
Обычно для того, чтобы появилась жизнь, необходимо, чтобы что-то умерло. Для создания перегноя червям вероятностей требуется плоть, а мухам предопределенности — трещины для откладывания яиц.
Но этот мир пахнет не разложением, а древесной корою. В нем жизнь создается из жизни — которая все равно потом, рано или поздно, обратится в смерть. С этим, признайтесь, сложно что-то сделать.
Черепахе лишь хочется понять — какое дерево прорастает на ней в этот раз?
Ей отвечает тонкий аромат. Затем — невесомые лепестки, окутывающие пространство вокруг мягким ковром. Черепаха начинает надеяться... и, да — прямо перед ней с необозримой высоты расшибается на ошметки первый из плодов, в остатки которого черепаха радостно вонзает свой клюв.
Черепаха очень любит яблочные миры. К мирам же, сотканным из звуков, она относится гораздо равнодушнее. Вероятно, это связано с тем, что слух черепах, увы, слабо приспособлен для восприятия песен богов более утонченных, чем жестокие низкоголосые гиганты. В то время как каменные гиганты, разумеется, не слишком любят сплетать мировую канву из песен; каждый второй из них пробует, конечно — но мир не получается. А если и получается, то жесткий и пустынный. Такой, каким хорошо просто молча владеть. Но захватывать такие миры скучно, и потому скучно их охранять. И потому...
Черепаха почти не видит процесс этого Создания. Голоса сплетающих мировые нити слишком сладки и нежны для ее защищенных роговыми щитками перепонок, и потому среднее ухо не может поведать ей ничего определенного.
Она уже хочет спрятать голову в свой панцирь — такие непонятные миры очень плохо влияют на ее настроение — но вдруг оно начинается.
Пение-не-в-унисон. Пение, расплетающее выверенные заранее узоры и связывающее их в непойми что.
Ее любимое, ощутимое пение.
Оно стучит и рокочет. Не льется — скорее, отбивает ритм готовящейся катастрофы, смещения чужих планов, извращения чужих идей.
В этот раз черепахе нравится так сильно, что она дослушивает до конца.
Хотя стоит отметить, что, услышь черепаха всю песню целиком, с ее многоголосными хитросплетениями и звенящими высокими голосами, она была бы безумно удивлена. Ведь эта Песня Мироздания повествует о том, что...
Где-то там, невероятно далеко, на расстоянии, которые одни измеряют полетами божественного копья, а другие — миллионами световых лет, под тем, что люди и прочие называют землей, и под тем, что кто-то считает падающей стеклянной крышкой, а кто-то — небом (которое, отметим, и вправду иногда является твердым куполом), недвижно стоит огромная черепаха. Кто-то из взглянувших на нее в первый момент мог бы предположить, что имя ее — А'туин; однако, он очень наивен в своем предположении. Имя ее разнится; всякая осознавшая себя народность или культура любого из существующих миров считает себя должной придумать собственное прозвище для этой черепахи, искренне веря, что оно наиболее благозвучно. А, возможно, и надеясь втайне, что оно понравится старухе под панцирем больше остальных.
Напрасные старания. Она даже не реагирует на созданные этими не букашками даже — микробами имена.
Впрочем, если вам так хочется называть ее хоть как-то — называйте привычным и проверенным именем Воображение.
Панцирь ее покрыт неисчислимыми рытвинами и вмятинами, и в каждой из них — свой собственный мир. Черепаха обычно не смотрит на эти миры, равно как не слышит их песен, не чувствует, как они прикасаются к ее панцирю... Но для всякого «обычно», разумеется, есть исключения. Возможно, черепаха поделилась ими с вами. Возможно также, что вам это все попросту привиделось.
Любое неосторожное движение ее мускула способно нанести миру, которому не повезло оказаться вовлеченным в это движение, непоправимый вред. Иногда она даже убивает миры, которые уже родились, но еще не окрепли; однако она не злоупотребляет этой своею способностью. Из жалости ли?.. Что вы! Какая жалость может существовать там, где нет ни добра, ни зла, ни морали?
Ей просто нет нужды шевелиться. Говоря проще — лень.
Черепаха твердо стоит своими некрасивыми, но крепкими лапами на земле.
...а что же находится под той землей?
Думаю, будет лучше, если мы этого не узнаем.