Меня зовут Игорь Николаев. Нет, я не буду предлагать вам выпить за любовь, поскольку не имею к отечественной эстраде никакого отношения. Зато, если верить родителям, я родственник небезызвестного психиатра Николаева, чего-то там написавшего про онейроидную шизофрению. Я нахожу в этом некий инфернальный юмор.
Мне двадцать девять лет. В настоящее время я нахожусь в Третьей харьковской областной психиатрической больнице, которую местные жители по старинке называют «пятнадцатой дуркой». В моей палате есть стол, стул и кровать. На столе – тетрадь и ручка, закатанная в мягкую резину, что по местным меркам – большая привилегия. Ручку и тетрадь дал мне мой лечащий врач. Он считает, что изложив на бумаге свою историю, я смогу, как он выражается, «систематизировать свои мысли». Не думаю, что у меня есть желание систематизировать вообще что-либо, но за это мне пообещали разрешить курить прямо в палате и избавить от ежедневных прогулок во дворе. Без сигарет я особо не страдаю, но не выходить на улицу – моя розовая мечта. И две дополнительные решетки на окнах. И круглосуточное наблюдение. И…
Черт.
Галоперидол действует так: сначала во рту и в горле появляется мерзкий маслянистый привкус, словно ты неудачно открыл зубами пузырек с глицерином. Затем пространство внутри твоей головы становится как бы двумерным: мысли плоские, память плоская, все плоское. Эмоции… Эмоций нет никаких. Кроме одной: огромного, удушающего, всеобъемлющего отвращения к себе, жизни и реальности как таковой. Хочется кого-то убить, но лень.
Черт-черт-черт.
Запомнить: отвращение бывает также: неописуемым, чудовищным, гадливым (или гадким?), обволакивающим, невыносимым.
Записать: совсем необязательно забивать острые металлические предметы в глазную орбиту и сверлить череп, поскольку лоботомия давно стала химической.
Так.
Проехали.
С момента последней записи на этом листке прошло восемь часов и действие лекарства (лекарства, ну да) уже практически сошло на «нет». За окном темно, но свет в палате не выключили. Это хорошо, и, думаю, без главврача тут не обошлось. Наверняка он нашел мои записи и распорядился «не мешать».
Дьявол, даже живот заболел. Ничего, смех продлевает жизнь.
Итак, мне двадцать девять лет. В Харькове я живу лет пять, но родился и вырос в Москве. Когда моя бабка по материнской линии, отдав богу душу оставила мне квартиру в центре Первой Столицы, я решил, что продав свою московскую «двушку» и переехав в большой, но гораздо более либеральный в смысле цен Харьков смогу безбедно существовать, не особо при этом напрягаясь. Так оно и вышло, но я не намерен утомлять вас тонкостями купли-продажи недвижимости и своего повседневного быта. Скажу только, что риэлторы содрали с меня возмутительно дорого.
По образованию я юрист, а по профессии… Блин, вот тут мне бы очень хотелось написать пафосное «детектив», но будем откровенны: оформить частную практику такого рода в наших палестинах… нет, не то чтобы невозможно. Но денег на взятки у меня просто не хватило бы, поэтому на моей вывеске красуется более скромное «Частный сыск». Для смеху: ко всему прочему это еще и название зарегистрированного предприятия. То есть я – ЧП «Частный сыск». Согласно документам я занимаюсь студийной фотографией.
Нет, в каждой шутке, как известно, есть доля шутки, и я действительно занимаюсь студийной фотографией в том смысле, что весь мир театр и все такое. Моя работа: полулегальный «сбор информации о физических лицах без их ведома», попросту говоря, слежка. Я слежу за женами, изменяющими мужьям и мужьями, изменяющими женам. Если у тех, за кем я слежу, действительно есть любовник/любовница, но есть также и деньги, то они могут спокойно ходить налево и дальше. Я слежу за подростками, родители которых думают, что те принимают наркотики, и если у подростков есть деньги, то они продолжают принимать наркотики с чистой совестью. Не брезгую я и шантажом.
Вы не поверите, но мое предприятие приносит доход. И это невзирая на то, что мне, понятно, приходится делиться, а плачу я не только ментам, что меня «крышуют». У меня есть человек, который, при необходимости, проверит вашу электронную почту и есть приятель, который предоставит мне распечатки ваших телефонных разговоров. Есть даже тот, кто в ваше отсутствие проверит вашу квартиру, но здесь я, по понятным причинам, не стану вдаваться в подробности.
Моя контора находится на улице Короленко, недалеко от Государственной научной библиотеки. Чтобы ее найти, нужно встать спиной к Московскому проспекту и свернуть за угол дома №10, как раз там, где заканчивается брусчатка. Я очень мало плачу за аренду, поскольку здание, где я снимаю офис, находится в аварийном состоянии, а вскоре и вовсе будет снято с муниципального учета.
А-а-а, вот же черт…
Короче: сейчас я вплотную приближаюсь к тому, о чем, собственно, и хотят прочесть мои врачи. Не уверен, что у меня получится изложить все последовательно и связно, поскольку рассказать об этом, например, устно у меня никогда не получалось. Почему? Ну, я начинал плакать. Впадал в истерику. Иногда ломал мебель, хотя, по-моему, разбить стекло в шкафу – еще не значит что-то «сломать». После этого мне делали разные уколы, чему я не сопротивлялся – после лекарств всегда становится лучше, но рассказать что-либо уже невозможно. Поэтому заранее прошу возможных читателей простить меня за стиль: я стану излагать события в той последовательности, в которой воспоминания о них будут приходить мне в голову. Не исключены также пространные комментарии, но это, скорее, в целях самоуспокоения.
Итак, события, что в итоге привели меня в дурдом (и я считаю, что мне еще крупно повезло), начались около девяти часов вечера 2 декабря 2015-го года. В тот день я собирался уйти домой пораньше, но с самого утра на улицах города разразился форменный апокалипсис: за несколько часов сумрачный небосвод вывалил на город месячную норму осадков в виде мокрого снега, и дороги, как таковые, перестали существовать. Ди-джей на радио, захлебываясь от восторга, рассказывал, что уже более тридцати машин перевернулись, пятьдесят пять безнадежно завязло в снегу, десять было разбито упавшими деревьями, а большая часть проводов валяется на земле, так что возможны временные перебои с электричеством. Свет то и дело зловеще мигал, и я, опасаясь за электронику, вырубил компьютер, решив, наконец-то, заняться бумажной работой, до которой у меня редко доходили руки.
Таким образом, обложившись папками с документами (многие из которых, откровенно говоря, давно пора было пропустить через шредер) и убаюканный монотонным стуком мокрого снега в оконное стекло, я просидел в кабинете до самого вечера. Около восьми, когда буря немного поутихла, я вышел во двор и тут же понял, что вовремя домой сегодня не попаду: снегоочистители, сгребая тяжелую мокрую «кашу» с трассы полностью забаррикадировали подъездную дорожку, а мой старенький «Рено» превратился в огромный сугроб. Плюнув, я вернулся обратно в тепло офиса: разгребать слякотную кучу мне совсем не хотелось.
В общем, я сидел в кресле, пил горячий кофе, смотрел девятичасовые новости по маленькому батареечному телевизору и уже был готов вызвать такси, дабы ехать домой, когда дверь кабинета открылась, и в офис вошел человек.
…Тут, пожалуй, стоит сделать первое отступление и объяснить, почему вечерний посетитель с первого взгляда произвел на меня такое сильное впечатление, несмотря на то, что в своей жизни я повидал немало чудиков – забавных и не очень. Занимаясь слежкой очень быстро учишься отмечать особые приметы людей, а человек, шагнувший в мою контору из вечернего бурана, был одной сплошной «особой приметой».
Дело было не в его лице – оно-то как раз не произвело на меня особого впечатления. Но – боже мой! – как он был одет! Силы небесные! – клянусь, моя рука сама потянулась к ящику стола, где лежал мой верный «Пентакс» - всегда заряженный и готовый к бою.
Представьте себе ковер. Классический советский ковер, лет пятьдесят провисевший на стене, впитавший в себя романтическую пыль хрущевской оттепели и от старости сливающийся с обоями. Представили? Теперь вообразите, что в него замотали человека – в несколько слоев, до тех пор, пока очертания фигуры полностью не скрыл ворсистый тубус. Прорежьте в нем отверстия для рук, пришейте внизу десяток засаленных бархатных кисточек и получите почти идеальное представление о верхней одежде моего гостя. Но это было еще ничего, потому что его ботинки… Э-э-м… Туфли… Хм… Его обувь… В общем, это было что-то невообразимое: сафьяновые (да-да!) башмаки с загнутыми вверх носками расшитые тонкой золотой нитью. Мокрые и грязные, но я готов поставить бриллианты против тухлых яиц, что разглядел среди комьев прилипшего к этим потрясающим шузам снега вышитый лейб «Адидас».
Вышитый, Карл!
Лицо… Ну, никакое было у него лицо. Обычное. Слегка раскосые глаза казались, скорее, испуганно-прищуренными, а нездоровая желтизна лица навевала мысли не о Японии, а о гепатите в терминальной стадии. Всколоченные черные волосы, тонкие губы, маленькая серьга в ухе – вот и все, за что мог зацепиться взгляд. Тонкие ладони до запястий покрывали мелкие ожоги и капли застывшего свечного воска, а на черных, плохо гнущихся рукавах… Кто-то часто писал мелом прямо на ворсе этих рукавов трех- и четырехзначные номера. «Точно номера в очереди на получение похлебки в блокадном городе», – пронеслось у меня в голове.
Секунд тридцать мы просто пялились друг на друга: я – высоко подняв брови; правая рука на полпути к ящику с фотоаппаратом, и он – голова втянута в плечи, дергающийся кадык, бегающий взгляд. И запах. Странный запах; так пахло бы в церкви, если бы десяток грузин пристроились там продавать специи для плова: ладан, зира, тмин, кориандр, сандал…
Первым молчание нарушил этот ковер с ножками:
- Мир вашему дому. – Его голос дрожал, но был исполнен отчаянной решимости. – Пусть обойдёт вас… – далее последовало слово, которое я не понял, а может, не расслышал. Вечерний посетитель сделал быстрый знак правой рукой – что-то среднее между рокерской «козой» и блатной распальцовкой – собрался с духом и выпалил:
- Вы – искун?
- Чего? – мои брови взлетели к потолку.
- Ну… Вы… Это… Сыскатель?
- Кхм… Я специалист по сыску, да… В числе всего прочего. Больше, правда, по сбору информации. А в чем проблема, уважаемый?
- Я… – Он сглотнул и утер нос тыльной стороной ладони. – Помогите мне найти жену.
- Чего?! Я что, сайт знакомств?! Такие услуги…
- Нет. – Он терпеливо покачал головой. – Моя жена. Она пропала.
- Ну, так обратились бы в милицию. С момента пропажи вашей жены уже прошло сорок восемь часов?
- В мили… Куда? – на лице человека-ковра появилось жалобное выражение.
«Псих, – подумал я. – Отправлю-ка я его к ментам, пусть там уже сами определяют, куда его дальше».
- Я могу заплатить.
- Да-да, конечно. Давайте мы с вами поступим так: вы сейчас присядете…
Но тут он сделал шаг вперед и оказался возле стола.
Странно: я мгновенно напрягся. Более того – я чуть не залез под стол! Непонятно почему, но этот тип вызвал во мне невообразимо мерзкое чувство, причем адресованное не ему, а какому-то до конца не понятному мне самому обстоятельству. Вроде как с террористом в самолете, когда боишься не столько его самого, сколько того, что самопальная бомба у него на брюхе может взорваться просто от того, что этот придурок икнет.
Но он лишь протянул руку и положил на столешницу пару монет.
Но каких монет!
Тут стоит упомянуть, что в нумизматике я кое-что соображаю. Моя страсть – оккупационные рейхсмарки, хотя по части денег Восточной Европы я вообще дока, особенно что касается периода с IIX по начало XX веков. Узнаю я, если что, деньги китайские и арабские, хотя не факт, что точно идентифицирую.
Но то, что лежало на моем столе сейчас, являло собой нечто совершенно уникальное.
Во-первых, судя по весу и цвету это было золото, и я готов был поклясться, что монеты – именно золотые (уж в этом я что-то понимал).
Во-вторых, поражало их явное несходство с любыми деньгами, что мне до этого приходилось видеть как в реальной жизни, так и на страницах каталогов. Размер – чуть меньше донышка стакана. На одной стороне отчеканено нечто вроде маяка: башня, на вершине которой горел огонь, на другой – худосочный профиль горбоносого старика с куцей козлиной бороденкой, зато в непомерных размеров чалме.
Самое интересное, что монеты явно долгое время были в обращении: судя по потертостям и вмятинам, они прошли через тысячи рук. Я даже увидел вполне характерные царапины по краям – эти золотые кружочки не раз пробовали на зуб. Если это была подделка, то фальшивомонетчик был гением.
«В конце концов, – подумал я, – отправить этого дурика к ментам мы всегда успеем. Вдруг у него еще такие монеты есть… Да и неплохо бы выяснить, где он их вообще взял».
Вслух же я произнес:
- Ага, ну да… Это меняет дело… Так где, говорите, вы видели свою супругу в последний раз? И как давно?
- Недавно. – У психа задрожали губы, словно он собирался заплакать. – Совсем недавно… меньше часа назад. Я потерял ее… – внезапно его лицо исказилось от ужаса и изумления. – Не знаю! Я не знаю! Там был дом, серый дом, без знаков! Много машин и свет горел… Почему сегодня на улицах так много людей?! – к концу этой фразы он уже почти кричал.
«Все, – подумал я, – сейчас кидаться начнет. Бешеный мужик, чисто бешеный». Но памятуя, что с буйными психопатами следует говорить мягким и успокаивающим тоном, я попытался воспроизвести таковой:
- Да, действительно, много сегодня народу. – Я медленно опустился в кресло и закурил, стараясь не делать резких движений. – Просто… Ну, понимаете, день сегодня такой. Просто такой день…
Странно, но после моих слов про «такой день» этот чудик немедленно успокоился. Его лицо обмякло, и он опять пробубнил:
- Помогите мне найти жену.
Это все, в конце концов, становилось смешным. Но я не смеялся: мне очень хотелось получить монеты, выложенные на стол этим типом, однако я пока не мог сообразить, как их присвоить. Вызвать «шестую бригаду»? А вдруг у него под этим ковром – турецкий дипломатический паспорт? Дальше что? Мошенничество, вымогательство, присвоение чужой собственности незаконным путем… до семи лет... не-не-не, не пойдет.
Я вздохнул и решил действовать по наитию:
- Вы можете хотя бы показать место, где пропала ваша супруга? Я так понимаю, это недалеко отсюда?
- Могу. – Его голова снова затряслась вверх-вниз, будто этот тип проглотил пружину. – Конечно. Я покажу.
Снег закончился. Ветер утих, и в редких разрывах туч время от времени появлялись тусклые, слепые от электрического зарева городские звезды. Ярко освещенные улицы были почти пусты: непогода загнала всех в квартиры. Машин тоже не было и только где-то в паре кварталов отсюда натужно ревели снегоочистители.
Несмотря на то, что идти приходилось медленно, лавируя между сугробами и ожесточенно меся мокрую снежную кашу, я умудрялся получать от вынужденной прогулки некоторое удовольствие. Буря очистила воздух, вымыла город, и все вокруг, казалось, сияло мягким рождественским светом. Клянусь, время от времени до меня долетал даже запах еловой смолы и бенгальских огней.
Зато мой спутник вел себя все менее и менее адекватно. Человек-ковер (хотя из-за башмаков я про себя называл его ходжой Насреддином) тихонько причитал, что-то бубнил себе под нос, иногда сбиваясь на монотонный речитатив, делал странные пассы руками и нарочито старался не смотреть вокруг (иногда просто закрывая глаза ориентируясь, похоже, по звуку моих шагов). Он постоянно дрожал, а один раз, когда в облаках появилась прореха, и в нее глянул тонкий серп Луны, громко взвизгнул и вцепился обеими руками в хлястик моего демисезонного пальто.
Одним словом, псих вел себя так, как и полагалось психу. И все-таки… И все-таки я, почему-то, никак не мог убедить себя в том, что человек, нетвердой походкой семенящий рядом со мной – ненормальный. Мне пришло в голову, что при определенных обстоятельствах я сам мог бы вести себя похожим образом. Ну, например, забрось меня какие-нибудь пришельцы в год эдак 2100-й. Или…
Додумать я не успел: человек-ковер резко остановился, споткнулся, схватился за столб, чтобы не упасть в снег и со странной обреченностью в голосе произнес:
- Это здесь.
Я остановился и принялся осматриваться по сторонам. Мы стояли на маленькой тихой улочке, даже, скорее, в переулке. Во всяком случае, домов выше трех этажей вокруг не было. Синяя табличка на старом двухэтажном доме гласила: «Кузнечная 16». По всему выходило, что мы даже ближе к моему офису, чем я думал – вся дорога заняла всего-то минут двадцать.
- Здесь. Она пропала здесь. Я обернулся, а ее уже не было. – Мой странный спутник чуть не плакал. – Как мы ее найдем? Куда она ушла? Зачем?
Я задумался. Вопрос был толковый: если предположить, что злосчастная супружница этого несчастного дурика действительно существовала в природе, то сейчас она могла находиться где угодно. Особенно если эти двое – два сапога пара.
Вокруг не было ни души. Ярко горел фонарь, освещая сине-белую вывеску «Стоматология» и темные окна магазина напротив. В десятке шагов от нас стояла намертво завязшая в снегу ржавая зеленая «копейка». Никого и ничего необычного; тишь да благодать.
«Ладно, – подумал я, – попробуем по классике».
Я достал мобильный, набрал райотдлел и попросил к телефону «старшого». Менее чем через минуту душераздирающий бас Лысого – лейтенанта Лысенко Михаила Николаевича уже рвал мне мембрану динамика и ушные перепонки:
- А-а-а-а, старик! Ну как, попал домой?! Гы-ы-ы-ы! А мы вот тоже в полной…
- Здорово, ментяра. – Я ухмыльнулся. – Как тебе погодка?
Мой старый знакомый (мент, коррумпированный как десять нефтяных министерств, но милейший человек и добрый семьянин) кратко высказался по поводу погоды. Он также сделал пару замечаний насчет городских коммунальных служб, предложив их работниками и управлению совершить различные непотребства друг с другом, а также с разнообразными рыбами, птицами и рептилиями – как вымершими, так и существующими поныне. Кратко охарактеризовал моральные качества водителей снегоуборочных машин. И, наконец, выразил серьезные сомнения в гетеросексуальности работников метеослужбы, которые, по его мнению, тоже были каким-то мистическим образом связанны с сегодняшним снежным апокалипсисом.
- …в душу мать! – закончил, наконец, Лысый свою тираду. – Ну а ты-то как? Чего хотел?
- Да нормально я… Я чего звоню: к вам примерно час назад не привозили никого? Женщину? Лет… – я покосился на своего спутника, – Лет, так, тридцати-сорока?
- Фамилия-имя-отчество? – Лысый тут же сменил тон на деловой.
- Минутку… – Я повернулся к «ковру», который ошарашено изучал вывеску магазина и спросил:
- Как зовут вашу жену? И, желательно, год рождения назовите.
Лучше бы я ничего не спрашивал. У этого ненормального глаза полезли на лоб. Он сумел выдавить только:
- Зовут? Вы спрашиваете… имя?!
…после чего «ковер» просто сел в сугроб и, обхватив голову руками, принялся раскачиваться взад-вперед, тихонько подвывая.
«Все круче и круче», – подумал я меланхолично, а в трубку сказал:
- Не знаю я имени. Но, скорее всего, она необычно одета и ведет себя… не вполне адекватно.
- А-а-а! – заорала трубка. – Так ты об этой идиотке?! Ты ее знаешь? Зашибись, старик! Забирай ее к черту! Это клиент явно не наш, а дуровоз по такой погоде приедет хорошо если к утру. Когда ее заберешь?
- Хм… – Я опять взглянул на сидящего в сугробе мужчину и вздохнул. – Слушай, не в службу а в дружбу: пусть твои ребята подвезут ее ко мне. С меня коньяк. Я сейчас на Кузнечной, шестнадцатый номер. Здесь ваша подруга, похоже, и нашлась.
Некоторое время трубка молчала. А потом лейтенант уже совсем другим тоном сказал:
- Хорошо. Через минут десять жди машину.
- Спасибо огромное! Документы…
- Не нужно никаких документов. И подписывать ничего не надо. Просто забери ее к чертовой матери, а я забуду всю эту историю. Понял? – в голосе Лысенко появились металлические нотки. – И коньяка не надо.
Ты чего? – не понял я. – Да мне не жалко… За услугу-то…
- Не надо. – Голос лейтенанта стал совсем странным: напряженным и раздраженным; я никак не мог понять, что так на него повлияло. – И запомни, мелкий: в тех местах люди не появляются. Они там исчезают.
- Что? Ты о чем? – удивленно спросил я, но в трубке уже монотонно ныли короткие гудки.
…Машина появилась минут через пятнадцать – бело-синий «уазик» с выключенной мигалкой на крыше. Водителя я узнал сразу: сержант Валентин Петровский, к которому за его странную способность абсолютно точно предсказывать погоду приклеилась кличка «Шаман». На нем был вполне гражданский пуховик и радужная растаманская шапочка. Шаман остановил машину рядом со мной и махнул рукой.
- Привет, мелкий. Забирай свою посылку.
- Спасибо, – буркнул я. – И хватит называть меня «мелким». Я каждую собаку в этом городе знаю.
- Плохо знаешь. – Шаман улыбнулся, показав желтые прокуренные зубы. – Ну, бывай.
Колеса «уазика» завертелись, выбросив целый фонтан мокрого снега, и машина на полной скорости скрылась за углом. На мгновение мне показалось, что Шаман сделал рукой странно знакомый жест: то ли рокерскую «козу», то ли блатные «пальцы», а потом я увидел стоявшую на дороге женщину.
Ей было лет тридцать, и она была красивой. Очень красивой, как по мне: длинные черные волосы, большие темные глаза и очень правильные черты лица. А вот одета она была так, что я сразу понял: да, с моим психом они, как минимум, родственники. На женщине было нечто вроде широкого черного кимоно расшитого золотой нитью, а на ногах – совершенно невообразимые кожаные башмаки на такой толстенной подошве, что, казалось, она напялила на себя тапки с привязанными к ним шлакоблоками. И невероятное количество цепочек с медальонами на шее. Чем-то она напоминала хиппи, но не отечественного разлива, а какого-нибудь узбекского.
Она увидела моего «коврика», он увидел ее. А в следующий момент они уже сжимали друг друга в объятиях. Он что-то шептал ей на ухо, она молчала и только быстро-быстро кивала головой.
Наконец он поднял на меня взгляд.
- Вы это сделали. Я благодарен вам. Вы наш спаситель. Возьмите. От чистого сердца. И пусть беды обходят ваш дом стороной.
Я протянул руку, и он положил в нее пять золотых монет.
Разных монет – мое сердце коллекционера сладко сжалось в радостном предвкушении. Кажется, я только что сорвал джек-пот.
А они уже уходили – странная, невозможная пара, похоже, свалившаяся с луны: семеня и спотыкаясь, они добрались до угла дома №16 и, свернув за него, исчезли.
И вот тут я сделал самую большую ошибку в своей жизни.
Вместо того чтобы развернутся и уйти, я сделал пару неуверенных шагов вслед за этими двумя чудиками. Потом еще несколько.
«Все-таки откуда они? – пронеслось у меня в голове. – Никогда не видел никого более странного. Да и далеко ли они уйдут? До первого мента? Эти двое умудрились заблудиться в центре города… Нет, странно все это, очень странно… Пройдусь-ка я за ними – буквально пару кварталов, не больше».
Пара психов уже скрылась из виду, но их следы на снегу были видны очень четко. Но я думаю, что мог бы обойтись и без следов: в воздухе еще стоял этот невероятный коктейль из запахов: корица, ладан, сандал, кориандр…
Я сунул руки в карманы и пошел туда, где скрылась странная парочка.
За углом шестнадцатого дома оказался короткий узкий переулок, перегороженный серым забором из листовой стали. В заборе была распахнутая настежь калитка, а за калиткой – кособокие силуэты домов и темнота. Я решительно шагнул вперед и оказался в маленьком дворике, постепенно переходящем в пустырь, беспорядочно заставленный разноцветными гаражами. Снега здесь было просто валом, но под ногами извивалась хорошо утоптанная тропинка, по обе стороны от которой никаких следов не было.
Когда гаражи остались позади, я почувствовал запах реки, сырой и холодный. «Ну да, впереди набережная. Но не проще было бы свернуть на первом перекрестке и дойти по нормально освещенной улице? Впрочем, может, они где-то тут живут…»
Тропинка, тем временем, нырнула под низкую кирпичную арку, зажатую между старыми покосившимися домами. Я прислушался – и точно – откуда-то спереди доносился голос моего старого «коврового» знакомого. Похоже, он занимался любимым делом: бубнил себе под нос бессвязную монотонную мантру. Но теперь к нему присоединился еще один голос – женский.
Я решительно пошел вперед, стараясь не шлепать по мокрому снегу слишком громко. Под аркой горела тусклая лампочка в грязном плафоне, не освещавшая ничего, кроме потемневшего от времени кирпича стен, на одной из которых кто-то сделал черной краской странную надпись:
«ЛЮБАЯ ЖЕРТВА ЛИШЬ ОТДАЛЯЕТ НЕИЗБЕЖНОЕ»
«Жизненно, – подумал я. – Но мрачновато».
За аркой тропинка резко ныряла вниз, в овраг. Здесь двигаться вперед стало сложнее: за пальто цеплялись ветки низких, но жестких кустов, а туфли безбожно скользили по тронутому вечерним заморозком снегу. По счастью скоро на склоне обнаружилась бетонная лесенка с перилами, иначе, думаю, я бы спустился в овраг «школьным способом»: на заднице.
Тут я заметил нечто странное: свет. По небу плыли плотные как мокрая вата облака, и в овраге должна была царить кромешная тьма, однако я видел окружавшие меня предметы довольно хорошо. Казалось, слабое сияние испускает все вокруг: низкие деревья, разбитые скамейки, мусорные баки у старого полуразрушенного павильона и даже мои собственные ладони. Некоторое время я размышлял о природе этой странной флуоресценции, а затем махнул рукой: мало ли на какие оптические эффекты способен влажный ночной воздух.
Вскоре сияние стало слабеть, а затем и вовсе сошло на нет. И одновременно с этим овраг раздался в стороны, и я оказался на узкой улочке, почти полностью вычищенной от снега. Фонари на столбах вдоль дороги лили на асфальт мертвенный оранжевый свет; вокруг не было ни души.
Я прислушался. Мне показалось, что знакомые голоса доносятся откуда-то справа, и я решительно зашагал на звук, туда, где улочка постепенно заворачивала, плавным полукольцом спускаясь вниз.
Шел я минут десять, остановившись лишь для того, чтобы достать из кармана пачку сигарет и прикурить от одноразовой «биковской» зажигалки. Я был уверен, что когда улица выпрямится, я увижу этих двоих: мужчину замотанного в ковер и женщину в странном халате. И вскоре улица действительно закончилась, с размаху врезавшись в широкий, ярко освещенный проспект.
И вот тут я впервые почувствовал беспокойство.
То есть, чувствовал я его уже давно, но это просто не прорывалось в сознание: вокруг все было в полном порядке: светили фонари, приятный ветерок трепал волосы, где-то в отдалении шумели машины. Но беспокойство – да что там беспокойство – самый настоящий страх! – только нарастало.
Я остановился посреди улицы, глубоко затянулся, выбросил окурок и попытался определить, что же именно меня так взволновало.
И чем дольше я оглядывался, тем сильнее становилась моя нервозность.
Нет, ничего особенного вокруг не происходило. Но кое-что, все-таки, резало мозг и стоило над этим задуматься, как странности стали проявляться одна за другой.
Во-первых, на улицах не было людей. Совсем. Даже на той улочке, где я ждал машину с женой «коврового психа», время от времени появлялись спешащие по своим делам граждане, сквозь зубы матерящие капризы погоды. Здесь же на улицах не было никого, вообще никого.
Во-вторых, на дорогах не было машин. Широкий проспект передо мной был абсолютно пуст, хотя и полностью очищен от снега. Я увидел всего один-единственный автомобиль – припаркованный у обочины в паре шагов от меня бежевый фургон. Я, кстати, так и не смог определить его марку, хотя на дверце красовался заржавленный значок: буквы А и Z вписанные в овал. И номера: «38-108 ЛЛНГ» – никогда я не видел таких номеров.
И, наконец, дома вокруг. Обычные дома старого городского центра – песочного цвета четырехэтажки. В них не было ни единого освещенного окна, хотя кое-где я увидел цветы на подоконниках и занавески. Тут жили люди, но… Может быть, непогода отрубила электричество? Вполне вероятно, вот только откуда эти косые меловые кресты на каждом окне? Кажется, так заклеивали окна при бомбежках… И таблички на стенах: ни одного номера. Вместо них – странные знаки, явно нанесенные на эмаль фабричным способом. Даже не знаю, с чем сравнить эти символы; мне они напомнили условные обозначения радиоламп и транзисторов в старых книгах по радиотехнике.
И где я, черт возьми, нахожусь?
Тут, наконец, до меня дошло самое главное: пройдя такое расстояние в этом направлении, я должен был минут пять, как выйти к набережной. Но вместо этого я оказался… вообще непонятно где.
Неприятный холодок пробежал по спине. Я вдруг понял, что не только безнадежно потерял искомую парочку, но и сам, похоже, заблудился, хотя такого быть просто не могло. Может, я свернул не туда и вышел к Сумской? Нет, для этого мне пришлось бы сделать чересчур большой крюк. Или это Подольский? В жизни там не было четырехполосной дороги.
Я вдруг решил, что с меня хватит. Как бы меня не интересовала странная пара и – чего уж душой кривить – место, где ковровый господин взял свои монеты, все это полная блажь. О монетах мне расскажут специалисты-нумизматы, а парой психов пускай занимаются в дурдоме или в их посольстве, если, конечно, в этом городе есть посольство планеты Татуин. «Вызываю такси и еду домой», – подумал я. «Вот только на какой адрес его вызывать?»
Я вышел на проспект и медленно пошел вдоль домов, надеясь найти табличку с названием улицы или позвонить в домофон и уточнить адрес у кого-нибудь из местных. На перекрестке впереди мигал желтым глазом светофор и эти вспышки, почему-то, подействовали на меня успокаивающе. Я даже начал насвистывать какой-то веселый мотивчик и в этот момент мой взгляд наткнулся на искомое.
…На экране мобильного горела всего одна полоска сигнала, но вызов, похоже, прошел, потому что через пару секунд автомат таки перезвонил. Я выслушал стандартное «ожидайте ответа оператора», минуты две послушал музыку, а потом меня, наконец, соединили.
- Как? – переспросила девушка на той стороне линии. – Малиновая улица? Простите, но в базе такой нет.
- Девушка, – я старался говорить без раздражения в голосе, – я читаю название улицы с дорожного указателя. Перекресток Малиновой улицы и Черного Разлома. Проверьте.
- Молодой человек, вы… (шипение, скрип)… не было. Попро… оператор… в базе нет…
- Девушка! Алло! Девушка!
Трубка тихонько щелкнула и сонно загудела. Связь оборвалась. Я посмотрел на экран и выругался: теперь сигнала не было совсем. Плюнув, я сунул телефон в карман и пошел дальше.
«Должен же кто-то проехать мимо, – думал я. – Или найду место, где есть связь, и перезвоню оттуда. Другому оператору, у которого базы не за сорок пятый год…»
Черный Разлом.«Или дойду до метро. Это же центр, значит, по-любому, метро где-то рядом»
ЧЕРНЫЙ РАЗЛОМЯ поежился. Мне пришла в голову идея уточнить адрес в каком-нибудь магазине и, если что, вызвать такси с городского телефона, но магазинов вокруг не было. Ряд домов казался бесконечным; темные двери подъездов мрачно смотрели на меня красными глазами домофонных индикаторов, не вызывая особого желания в них позвонить. Правда, один раз я увидел на другой стороне дороги вывеску «Овощи-фрукты», но окна магазина были темны и замазаны изнутри мелом.
«Черный Разлом, – думал я, – Черный Разлом. Откуда эти идиоты берут такие названия?»
Тишина пустых улиц давила на мозг, но время от времени я, все же, слышал шум машин. Правда, теперь он долетал откуда-то издалека, но приятно было осознавать, что где-то тут есть оживленная автострада. Однако же эта прогулка по ночному городу все равно действовала на нервы не слишком благоприятно. Почему-то особенно сильное впечатление производили граффити на стенах: странные нечитаемые надписи и нарисованные с невероятным мастерством части человеческих тел: руки, ноги, головы… Одно изображение заставило меня вздрогнуть: черно-белый рисунок висевшего в петле человека в деловом костюме и красная надпись под ним: «БЛАЖЕННЫ УМЕРШИЕ ПРИ СВЕТЕ ДНЯ». Темные окна домов, пустыми глазницами взирающие сверху, придавали рисунку и надписи какой-то особенно мерзкий подтекст.
И тут, наконец, стена домов справа от меня закончилась, и взгляду открылся огромный заасфальтированный пустырь, по краю которого тянулся ряд киосков – обычных железных ящиков с зарешеченными окнами, в которых горел свет. А в центре пустынного пространства сидели люди.
Прямо посреди дороги стояла пара пластмассовых столиков из тех, что обычно выставляют на летние площадки дешевых кафе, и несколько пластмассовых стульев того же пошиба, на которых развалились трое: женщина и двое мужчин. На столиках стояли пивные и водочные бутылки, одноразовая посуда со снедью, а в паре метров от этого импровизированного пикника плевался искрами самодельный мангал на раскладных ножках. До меня долетел запах жареного мяса, и в животе заурчало: я вспомнил, что нормально не ел с самого утра.
…Они равнодушно смотрели, как я пересекаю ярко освещенный ртутными лампами пустырь, по которому ветер носил опавшие листья и одноразовые пластиковые стаканчики. Чем ближе я подходил, тем крепче становился коктейль из запахов: жареное мясо, горелая изоляция, жженая бумага, керосин… ладан? Да, похоже на то.
- Здравствуйте.
Женщина посмотрела на меня с некоторым интересом. Ей давно минуло сорок, а может, и много больше: лицо, сохранившее остатки былой красоты, перечеркивала сетка крупных морщин. В ее одежде было что-то цыганское: яркие платки, замызганная шаль, несколько юбок, надетых одна поверх другой и огромные перстни на пальцах. И большое желтое полотенце, тюрбаном повязанное на голове.
- И вам не хворать. – Она плеснула из высокой зеленой бутылки себе в стакан и принялась резать ножом батон. Судя по всему, с ее стороны разговор был окончен.
Тогда ко мне повернулись мужчины. Первый – низкий толстяк в забавной шляпе (котелок, она называется «котелок») и грязном зеленом костюме, когда-то вполне презентабельном, а сейчас не способном соревноваться в элегантности даже с половой тряпкой, мельком взглянул на меня и сразу же вернулся к своему занятию: чавканью и пусканию слюней в тарелку. Судя по цвету его лица и исходящему от него запаху, толстяк был сильно пьян.
Зато второй – высокий плохо выбритый брюнет с красивым волевым лицом, широко улыбнулся и протянул мне руку. Он был одет в черное потертое пальто, испещренное жирными пятнами, а на голове у него красовалась темно-синяя шляпа с широкими полями, которая в сочетании с очками в роговой оправе делала брюнета немного похожим на молодого Боярского.
- Привет, дядя. Чего тебе надо, путник запоздалый?
- Привет. – Я улыбнулся в ответ, правда, как мне показалось, немного вымучено. – Не подскажите, где здесь можно найти телефон?
- Телефон? – мужчина в шляпе задумался. – У нас есть, но он не работает. А вы что, заблудились?
- Что-то вроде. – Я кивнул и развел руками. – Вот, хочу вызвать такси. Или, хотя бы, подскажите, как пройти к метро.
…Над столом повисла полная тишина. Теперь они все пялились на меня, а в их глазах появилось что-то… Страх? Да, страх, но было там и кое-что другое: отвращение. Отвращение и жалость.
- Метро? – женщина сделала правой рукой быстрый жест, который я сегодня уже видел несколько раз при разных обстоятельствах: «козу» из мизинца и указательного пальца. – Далеко тебя занесло, золотой ты мой. Иди вдоль дороги, как шел; быстрым шагом дойдешь минут через двадцать… Да что с тобой такое-то? Приболел, никак?
Я хотел ее поблагодарить, но слова застряли в горле. Потому что теперь я смотрел на мангал. Обычный мангал с раскладными ножками; такой можно купить в любом супермаркете в отделе «Все для отдыха».
В мангале, прямо на красных от жара углях, лежали отрубленные человеческие запястья.
- Эй, приятель! – брюнет в шляпе улыбнулся и, поднявшись со стула, потрепал меня по плечу. – Да ты никак проголодался! Слушай, ну его, это метро. Тебе еще жить да жить и днем помереть! Присаживайся к столу, гостем будешь!
…Он еще что-то говорил, а я, с ужасом глядя на него, наблюдал, как растягивается его улыбка. Она становилась все шире и шире, пока лицо мужчины не превратилось в…
Я побежал. Последнее что я запомнил, были глаза женщины в желтом тюрбане: она молча смотрела мне вслед, а на дне ее зрачков полыхало красное пламя и это не было отсветом от углей.
Меня никто не преследовал.
…Минут через пять я остановился и прислонился к фонарному столбу пытаясь отдышаться. Меня мутило; сердце молотом стучало в груди, и дело было не в физической нагрузке – я легко мог пробежать в десять раз больше, не особо запыхавшись. Все попытки как-то собрать мысли воедино приводили лишь к тому, что перед глазами появлялись какие-то
(руки)радужные картинки, словно в калейдоскопе. Я был на грани нервного срыва и при этом совершенно не понимал, что именно произошло пять минут назад.
(отрубленные руки на углях в мангале)- Этого я вообще не видел.
Я судорожно дернулся и лишь потом понял, что испугался звука собственного голоса. Попытался засмеяться, но вместо смеха смог выдавить только пару судорожных выдохов, точно умирающий от удушья астматик.
- Я ничего не видел.
На этот раз получилось лучше. Я достал пачку сигарет, закурил – руки почти не дрожали – и медленно пошел дальше вдоль проспекта.
Разумеется, сходить с ума было рановато. Общая нервозность и давящая на психику обстановка могли спровоцировать легкие галлюцинации. И даже не галлюцинации, а просто неверную интерпретацию вполне обыденных событий: куски мяса на углях мозг сходу превратил в (ха-ха) отрубленные запястья, а воображение вкупе с резким рваным светом галогенных фонарей исказили лицо мужчины в шляпе, и мне показалось, что его рот растянулся как жабья пасть. Черт, да ты сам в летнем лагере пугал малолеток направив снизу фонарик на лицо, и прекрасно знаешь, какие жуткие метаморфозы может вызвать обычный свет. Любой фотограф это знает.
(Черный Разлом)Ну и что? Может, во время войны там находились окопы оборонительной линии. Или еще чего-нибудь эдакое: я не был силен в истории вообще и в истории города в частности.
(…пустота…)Что с того? Может, на дорогу упал высоковольтный кабель и движение перекрыто по всему проспекту. А что до мобильной связи, так она работает с перебоями с самого утра: буран.
«Вот уж действительно, – думал я, – отключи современному человеку свет и связь – получишь в сухом остатке паникующего дикаря. Еще немного, и в каждом кусте мне будут мерещиться ведьмы. Грустно, конечно, осознавать что ты – просто безволосая прямоходящая обезьяна со смартфоном, но тут уж ничего…»
В этот момент я понял, что уже с полминуты слышу звук. Это был рокот моторов, постепенно рассыпающийся на отдельные рычащие ноты, и доносился он у меня из-за спины.
«Рокеры», – понял я. Просто парни на мотоциклах. Может, вполне нормальные, может, нет, но спрашивать у них дорогу, в любом случае, было бы опрометчиво. Среди них тоже попадались отморозки, и было неясно, как эта толпа «моторизированных гопников», как называл их лейтенант Лысенко, отреагирует на одинокого человека у дороги. Короче говоря, я счел за лучшее скрыться с глаз и, потушив сигарету, шагнул в темный проулок между домами.
А звук все нарастал, дробился, разваливался на отдельные партии, что вели форсированные движки мотоциклов… и по мере приближения стал терять всяческую нормальность.
«Господи, да что у них за двигатели?! На чем они вообще едут?!»
Ответ на этот вопрос был мне неизвестен, но, похоже, каждый из ездоков оседлал нечто среднее между бензопилой и гравийной дробилкой. Даже при полностью убитом глушителе двигатель мотоцикла не мог издавать подобных звуков. Это было похоже… Это напоминало звук мотора разбитой в хлам мотопомпы записанный на пленку и пущенный на полную мощность через многоваттные студийные колонки – других аналогий в голову просто не приходило.
«Вот сейчас. Сейчас они появятся».
Я ждал, когда на дорожное полотно ляжет свет мотоциклетных фар, но этого так и не случилось. Просто звук стал совершенно невыносимым, воздух заклубился и мне в лицо ударил ветер, несущий в себе невообразимую смесь запахов: бензин, горячая резина, гашиш и, почему-то, сандал и мирра. Затем звуки стали отдаляться, становиться тише и…. И все закончилось.
Вот только я ничего не увидел.
Вообще ничего. Ни одного мотоцикла на дороге. Трасса была абсолютно пуста, как до, так и после того, как грохочущие звуки внезапно налетели из темноты и так же неожиданно стихли. Остались только запахи, повисшие во влажном воздухе.
И черные полосы тормозных следов на дороге. Тормозных следов, которых минуту назад там не было.
Я сглотнул тяжелый липкий ком, вставший поперек горла, и уставился на пивную бутылку, лежавшую у обочины. Из горлышка все еще медленно вытекали остатки пены.
- Добрый человек! Монетки не найдется?
«Может, с другой стороны дома тоже есть дорога, и мотоциклисты проехали там? Может быть, они…»
- Добрый человек! Монетки не найдется?
Жалобный надтреснутый голос был настолько тих, что я поначалу не обратил на него внимания. Он доносился у меня из-за спины, оттуда, где в темноте зажатого между домами закоулка гнили ржавые мусорные баки. Я живо представил себе дряхлого обмочившегося бомжа, только что очнувшегося от алкогольной комы и страстно желающего повторения банкета.
- Добрый человек!..
- Да отвали ты! – бросил я через плечо. – По средам не подаю!
Господи, как же болела голова…
Грохот. Звенящий свист. Звук разбивающегося об асфальт кирпича.
Я обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть пролетевший мимо меня мусорный бак весом, наверное, в добрый центнер. Бак с грохотом вылетел на дорогу, самым наглым образом пересек двойную сплошную, и врезался в фонарный столб. Краем глаза я заметил, что крашеное железо покрыто какой-то темной слизью, а затем мне стало уже не до того.
Потому что из темноты закоулка на меня надвигалось что-то
огромное.
Там, в темноте, была какая-то движущаяся масса. И эта масса, только что походя отшвырнувшая со своего пути здоровенный мусорный бак, потягивалась, расправлялась в слишком узкой для нее щели между домами, срывая со стен кирпичи и дробя асфальт тяжелой поступью своих… ног?
Я решил, что не имею ни малейшего желания это выяснять.
Развернувшись на каблуках я, было, собрался побить все мировые рекорды по забегам на время, но в этот момент что-то с оттяжкой шлепнуло меня по ногам.
Именно «шлепнуло»: меня словно приложили чуть ниже колен длинным толстым шлангом. И этот шланг сопел, чавкал и издавал другие, не менее отвратные звуки.
Я упал, вопя как ненормальный, и изо всех сил брыкаясь с темнотой. В том месте, где «шланг» коснулся моих ног, по ним растекалась странная липкая влага. А затем темнота нависла надо мной и мир вокруг зашатался. Я почувствовал запах – совершенно невообразимый запах. Так мог бы, наверное, смердеть Сатана, издохший в бочке с радиоактивными отходами. Я почувствовал, как мне на лоб капает вонючая черная слизь. И услышал слабый, надтреснутый голосок:
- Добрый человек! Монетки не найдется?
В каком-то пароксизме животного ужаса я извернулся и наугад ударил темноту ногой. Ботинок со шлепком влип во что-то упругое и склизкое; оно спружинило и я пулей вылетел из переулка. Кубарем покатившись по асфальту я содрал кожу на ладонях и сильно ушиб плечо, однако тут же вскочил на ноги и побежал.
Разочарованное бульканье, доносящееся из-за спины, провожало меня, а контрапунктом к нему звучал тонкий жалобный голос:
- Монетки не найдется?.. Монетки не найдется?..
Я бежал, не жалея ни ног ни легких. Кажется, время от времени я начинал кричать. Последние сомнения в нормальности происходящего лопнули как мыльный пузырь, разрубленный тесаком дикаря-каннибала и теперь всем, что имело смысл, был сумасшедший бег в попытке уйти от преследовавшего меня безумия. Я изо всех сил пытался зацепиться взглядом за что-нибудь знакомое, что-нибудь человеческое и здоровое, но реальность не особо старалась дать мне такую возможность.
…Я бежал по аллее, где на фонарных столбах болтались в веревочных петлях синюшные тела. Старушка в зеленом болоньевом пальто с прорехами на локтях с задумчивым видом отпиливала у одного из покойников стопу, ловко орудуя ножовкой. У ног старушки вертелась коричневая такса, похожая на жирную крысу.
…Я пробегал возле полупустой стоянки, где четверо мальчишек по очереди пытались забросить мяч в баскетбольную корзину, приваренную к металлическому обручу на столбе. У детей были милые чумазые мордашки и крысиные хвосты, болтающиеся чуть ниже брючных ремней как обрубки телефонных кабелей.
…Я бежал мимо огромного, не менее семидесяти метров в высоту, металлического столба, врытого в землю прямо посреди проезжей части. У его подножья горели костры и извивались в диком танце обнаженные фигуры мужчин, женщин и детей. У одной дамы, похожей на престарелую школьную учительницу, я заметил в руке бутылку «Лонгера».
…Я пробежал мимо указателя с красной буквой «М» и почти сразу же увидел спуск в метро: черный провал, похожий на беззубый рот. Внизу, в переходе, царила кромешная тьма: там что-то грохотало, рвалось, скрежетало и стучало, словно в кузнечном цеху, но даже эта жуткая промышленная какофония не могла заглушить взрывы безумного смеха, иногда перемежавшегося воплями боли. Я побежал дальше: ни одна сила в мире не смогла бы заставить меня спуститься в этот зловонный зев, разверстый посреди воплощенного кошмара.
…Я бежал мимо огромного светового панно, на котором вспыхивала реклама: «Только до Нового Года! В супермаркете «Аль-Хасан» скидки до 50%!». Щелкнули реле и картинка изменилась: «Новый «Азатот-корвет» – только полный привод! Только драйв!». Щелчок – и на экране появился огромный красный глаз, поверх которого сияла кармином надпись: «Я есть душа и посланник Иных!» Глаз внимательно посмотрел на меня и подмигнул.
…Небо над головой очистилось от туч, и я увидел звезды: огромные сверкающие шары, полные почти животного голода. Их были тысячи, миллионы; они пылали, они слепили, они двигались по небосводу, и среди них не было ни одного знакомого созвездия. Над горизонтом висела Луна – толстый шар цвета кровавого гноя, похожий на набухший жировик на подбородке какого-нибудь местного Бога.
…Ноги мои подкосились, и я упал на мокрый асфальт.
Не знаю, сколько я так пролежал. Думаю, что недолго. На губах вкус крови смешивался со вкусом снега, грязи и бензина. Я лежал и с наслаждением думал, что вот сейчас в палату войдет симпатичная медсестра, сделает мне укол и все это сумасшествие разом закончится.
Вместо этого я услышал голос.
До боли знакомый голос, надо сказать. Говорил мужчина:
- Он что, все это время шел за нами?
- Не знаю, – второй голос был женским. – Но, похоже, он в беде.
Я поднял голову и посмотрел на говоривших, уже, впрочем, зная, кого именно увижу.
Они стояли у двери подъезда длинного трехэтажного дома: мужчина, одетый так, словно его завернули в старый ковер и женщина в черном с золотом халате. Их лица не изменились: застарелый страх въелся в них, подобно вековой пыли, но я подумал, что сейчас выгляжу куда хуже, чем они.
- Почему вы не дома? – женщина посмотрела на меня с жалостью. Голос у нее, кстати, был удивительно мягкий и приятный. – Ночь – время безумия и скорби. Порядочные люди ночью на улицы не выходят.
- Это я уже понял, – мой голос, должно быть, прозвучал чересчур истерично. – Может, подскажите, где мой дом? Что-то я малость заплутал… – неожиданно для себя я засмеялся. – Не могу врубиться, куда такси вызвать…
- Теперь уже неважно, куда. – Голос мужчины стал грустным. – Просто бегите. Бегите как можно дальше от них. И, может быть, утром вы будете живы.
- От кого – от них?! – заорал я так, что эти двое дернулись и прижались друг к другу, словно испуганные воробьи. – От кого?!!
Вместо ответа мужчина поднял руку и указал куда-то мне за спину.
Я обернулся. И это было второй самой большой ошибкой за весь день.
Передо мной раскинулись во всем своем бесстыдстве городские кварталы: приземистые пятиэтажки, громады высоток, частые гребни заводских труб, переброшенные через узкие реки мосты. Кое-где в окнах горел свет, но большая часть домов была освещена лишь призрачным светом неземных звезд. Я понимал, что никак не могу видеть дома на таком расстоянии, но что-то произошло с перспективой, и теперь горизонт задирался вверх, точно юбка проститутки, а на самом его крае...
Я до сих пор не могу толком понять, что же именно я увидел. Возможно, мозг, находясь в опасной близости от критической перегрузки, просто перестает обрабатывать информацию, опуская своеобразные защитные жалюзи. Но даже того, что проскочило через эту защиту, мне хватило.
Там, по краю неба, беззвучно шагали колоссальные черные силуэты. Не знаю, сколько их было, но эти фигуры заслоняли собой самые высокие звезды. Я ничего не мог сказать об их форме, может быть, потому, что таковая напрочь отсутствовала: они клубились, они расплывались, они постоянно менялись, и они неотвратимо надвигались на город, казавшийся по сравнению с ними просто игрушечным.
Но хуже всего было чувство узнавания. Какая-то глубинная, невероятно древняя часть меня
почти знала, что это такое. Когда-то – невероятно давно – мы все это знали. Не забыли окончательно и теперь, потому что, время от времени, мы все еще слышим этот ужас, скребущийся с той стороны космоса. И когда я понял, что сейчас вспомню абсолютно все, я встал на ноги и бросился прочь.
От этого последнего марафона в моей памяти почти ничего не осталось. Помню только кривые темные улицы, таких же кривых темных людей на них, какие-то подворотни, обрывочные крики, чей-то смех. Помню человека, стоявшего на железной бочке и ожесточенно лупившего себя топором по лицу. За его спиной хлопал на ветру кумачовый плакат с высокими белыми буквами: «ВСЯ ВЛАСТЬ ШАБ-НИГУРРАТ!»
В какой-то момент я услышал шум машин и просто побежал на звук. А потом я снова лежал на чем-то твердом и машины шумели уже совсем рядом.
…Я открыл глаза. Прямо надо мной сонно шевелились на ветру голые ветви зимних деревьев. Еще выше плыли обрывки туч, а между ними тускло светились точки звезд. Я узнал пояс Ориона, Кассиопею и какое-то невзрачное созвездие, похожее на бумеранг – всегда забывал его название. В воздухе пахло шаурмой и бензином; где-то нестройными голосами пели под гитару «Звезду по имени Солнце».
Привстав на локтях, я осмотрелся. Вокруг было много деревьев и несколько скамеек, превращенных снегопадом в красивые модерновые сугробы. Невдалеке за кустами мелькали автомобильные фары и ревели, сражаясь со стихией снегоочистители.
- Мужчина, вы в порядке?
Я чуть не сиганул в кусты. Но это оказалась просто бабка, решившая, видимо, просмотреть урны на предмет стеклотары. Она с опаской глядела на меня из-под цветастого платка, но, видимо, любопытство пересиливало в ней страх перед «алкашом и наркоманом».
- Где я? – губы не слушались, будто я недавно пытался съесть тюбик клея. – Как дойти до мет… До автобуса?
- Да вон туда иди, – она махнула рукой в сторону дороги. – Ишь, нажрался-то как! Это ж Молодежный парк! Или уже не помнишь, с кем пил?
Я молча пошел прочь, но внезапно замер и резко обернулся, уставившись на бабку. Та не отпрянула, а просто сощурилась, уперев руки в бока, а я все пытался вспомнить: старое, протертое на локтях зеленое болоньевое пальто… совсем недавно я видел его или очень на него похожее…
- Тома! Томик! Томочка, да где ж ты так извозился-то! Плохая собака, непослушная! А ну иди сюда!
Из кустов выскочила жирная такса и затрусила к бабке, предварительно смерив меня полным презрения взглядом. Собака остановилась у ног старухи и стала внимательно обнюхивать большую капроновую сумку, стоявшую на снегу. Простую старую сумку с темными потеками на боках – похоже, в ней часто носили с рынка мясо.
- Эй, милок, да не беги ты так! Шею свернешь!.. Ох уж эта пьянь!.. Идем, Томка, идем домой, я тебе поесть дам…
…Здесь мой рассказ, собственно, можно и закончить. Тем более что последующие события я помню довольно смутно. Уже в больнице мне рассказали, что «шестая бригада» забрала меня из какого-то кафе на Пушкинской, где я методично вливал в себя водку стакан за стаканом, рисовал маркером на стене пятиконечные звезды (больно побив при этом охранника, попытавшегося мне помешать) и настойчиво обзванивал разные службы такси, пытаясь вызвать машину на Малиновую улицу.
Но именно сейчас я подхожу к самому главному.
Есть такой детективный жанр: расследование в закрытой комнате. Есть факты, есть улики и есть закрытая дверь – никто не войдет и никто не выйдет. Остается только потянуть за правильные ниточки и истина откроется во всей своей красоте.
Так вот: здесь и сейчас у меня самая что ни на есть закрытая комната. И мое расследование подошло к концу.
Всегда есть какая-нибудь мелочь, какая-то деталь, которая, подобно ключевому элементу головоломки, ложится на свое место и все сразу становится ясно. После этого отрицать правду уже бессмысленно – мосты сожжены.
Мог ли я стать жертвой галлюцинации? Конечно. Мозг – сложная штука, и, как и в любой сложной системе, в нем часто бывают сбои. Случаются они и у совершенно нормальных людей, не говоря уже о тех, у кого в медицинской карте стоит диагноз «онейроидная шизофрения».
Но я знаю, я совершенно уверен, что все случившееся со мной в тот ненастный вечер второго декабря случилось по-настоящему. И меня не особо волнует, что это утверждение наверняка приведет к тому, что мне опять назначат интенсивный медикаментозный курс. Лекарства – это хорошо, лекарства убивают страх.
Завтра (а, точнее, уже сегодня – на часах половина второго ночи) я избавлюсь от единственной улики в этом деле. Я положу ее между страниц этой тетради и навсегда забуду о ней. Я буду послушным, стану вовремя принимать лекарства, не буду бросаться на санитаров и через пару-тройку месяцев выйду из больницы. Я займусь своим прежним делом, и, может быть, мне даже не будут сниться кошмары.
Но сейчас я абсолютно уверен в том, что действительно был там, в этом вывернутом наизнанку городе, где по Малиновой улице и Черному Разлому ездят невидимые байкеры, на мангалах жарят куски человеческих тел, а в подворотнях обитает склизкий ужас, который я, к счастью, не успел рассмотреть. Где-то там живет человек, одевающийся в старый ковер и его красавица-жена. По ночам они не выходят на улицу, потому что ночь – время безумия и скорби.
Я точно знаю все это, потому что у меня есть улика. Улика, от которой я, как последний трус, сейчас избавлюсь, ни секунды не жалея.
Странно, что санитары не отобрали ее, этот маленький предмет, который я все время, пока меня везли в больницу, крепко сжимал в кулаке. Впрочем, обыскивали меня не особо тщательно и смирительная рубашка в первые дни, пока я валялся в прострации, не понадобилась.
А вещь эта – всего-навсего монета. Золотая монета, на одной стороне которой отчеканен маяк, а на другой – тощий профиль старика в тюрбане и маленькие, но вполне различимые буквы вдоль края: «ЦЕНТРАЛЬНОЕ КАЗНАЧЕЙСТВО ЛЕЛАГ-ЛЕНГ». Я положу этот маленький золотой кружочек между исписанных мною страниц, и будь я проклят, если кто-нибудь из специалистов-нумизматов когда-нибудь определит страну, в которой он был в обращении, страну ныне существующую, или же канувшую в бездну веков!
